Опубликовано: Филологические этюды: Сб. науч. стат. молодых ученых. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2003. С. 120-124. ISBN 5-292-03040-6

Известный лозунг Ф. Т. Маринетти «время и пространство умерли вчера» [Манифесты... 1914. С. 7], дословно повторенный В.Шершеневичем в одном из его стихотворений, отразил магистральное направление развития поэтического мышление всего XX века. В данной работе мы не будем рассматривать весь сложный комплекс проблем, связанных с представлением пространственно – временных категорий в поэтическом тексте, а остановимся на том аспекте, который представляется нам актуальным в связи с творчеством В. Шершеневича, для которого временные категории прежде всего связанны с понятием «литературный процесс».

Вопрос о природе литературного успеха и новизны, имеющий и временные коннотации, особенно важен для тех поэтов 20 – х годов, кого принято называть поэтами второго ряда. Для В. Шершеневича понятие времени в основном связана с проблемой самоидентификации себя как поэта и личности. Категория времени в этом аспекте ярко представлена как в программных статьях В. Шершеневича, так и в его стихотворных текстах, так или иначе касающихся темы творчества, что позволяет рассматривать эти два типа рефлексии в единстве.

И в прозаических, и в стихотворных текстах время выступает как враг поэта. И теоретик, и лирический герой на разных уровнях стремятся или устранить само понятие, или реорганизовать его - сделать из непрерывного дискретным, что связанно с установкой В. Шершеневича на дискретность читательского сознания. В своей статье «Пунктир футуризма» он пишет: «Мы потеряли душу как нечто неделимое… Каждый кусочек (души – Е.И.) обладает свойством быть всевластным господином нашей психики на час, на миг» [Шершеневич, 1998. С. 171]. Таким образом, объект утрачивает единые, определяющие его самобытность, свойства. С проблемой стабильности объекта тесно связан популярный среди имажинистов вопрос о соотношении статики и динамики в художественном тексте, неоднократно обсуждаемый В. Шершеневичем. Мэтр имажинизма противопоставляет «футуристическое» понимание динамики как процесса, интенсивного изменения во времени «истинному» имажинистскому: «Футуризм красоту быстроты подменил красивостью суеты… Не динамичен лаборант, бегающий вокруг колбы, но динамична тарелка с водой, когда в нее брошен карбид» [Шершеневич, 1997. С. 386.]. На наш взгляд, отличие «имажинисткой» динамики от «неимажинистской» заключается в однородности первой и гетерогености последней. Изменяющейся во времени объект, который мыслиться как единый неприемлем для В. Шершеневича, динамика – взаимодействие разнородного материала в настоящем. Дискретная природа времени в представлении В. Шершеневича ярче всего проявляется в интерпретации образа. «Нет эпитета и образа вечного: все детонирует во времени» [Шершеневич, 1997. С. 377]. Именно поэтому, с его точки зрения, для адекватного восприятия текста необходим автокомментарий - необъясненный образ не может быть воспринят читателем. «Только автор может быть объяснителен и понимателем своего произведения…произведения, не объясненные автором умирают одновременно со смертью поэта» [Шершеневич, 1997. С. 379]. Так как необъясненные образы прошлого мертвы, объяснивший старый образ по - новому, дает ему новую жизнь: «Новому течению в искусстве нужно не только сказать новое слово о новом, но и новое слово о старом…» [Шершеневич, 1997. С. 385] отсюда следует косвенное, нигде прямо не заявленное самооправдание известной вторичности образной системы В.Шершеневича (вероятно, осознаваемой им самим) – весь канон прошлого, в том числе и недавнего (футуризм), превращается в «мнимую величину» [Шершеневич, 1997. С. 381]. Традиция не плоха и не хороша – она не существует.

Борьба за авторское самоопределение идет не только на уровне автокомментария, но и в поэтических текстах. Основное проблемой для лирического героя становиться временной разрыв между личностью и творчеством (так же обусловленный декларированной дискретностью воспринимающего и творящего сознания). Локализовав искусство в том же кратком отрезке времени, что и собственную жизнь, В. Шершеневич устраняет этот разрыв, однако лирическому герою не легко смириться с тем, что вмести со смертью поэта умрут и его стихи (на чем настаивает теоретик):

Приведение к общему знаменателю собственной творческой личности и стихотворных текстов есть, по существу, снятие оппозиции между собственной ограниченностью (временной, творческой, человеческой) и безграничностью языка искусства В стихотворениях В. Шершеневича сталкивается два представления о временном потоке. С одной стороны, время представляет собой разрозненную цепь событий, фактов, явлений. Но с другой, стороны поэт ощущает незаконность подобного положения вещей:

Подобный способ дискредитации обывателя, очевидно заимствованный у В. Маяковского, осмысляются во временных терминах. Обыватель не может преодолеть своей низкой природы, именно потому, что он подчинен закону временного единства собственного «я», то есть детерминирован своим прошлым. Напротив, поэт как исключительная личность должен обладать властью над временем. Искажение временного потока является одним из условий овладевания поэтическим словом.

Манипуляция со временем в приведенном отрывке представлена как желаемое, гипотетическое действие, а страх перед будущем вполне реален.

Разорванность сознания освобождает лирического героя от ограничивающих свободу причинно - следственных связей и психологических мотивировок («сегодня я – гаер, а завтра – святой» [Шершеневич, 2000. С. 59]). Утрата единого «я» в творчестве, отказ от преемственной связи с собственным биографическим и историческим прошлым влекут за собой отказ от ответственности («Я вами лгал. мои былые книги, но даже надписи кладбищенские лгут» [Шершеневич, 2000. С. 123]). Приведенная цитата довольно точно характеризует природу творческой эволюции В. Шершеневича, которая характеризуется резкими, немотивированными переходами от символистской к авангардной и затем к неоклассической парадигме творчества.

В начале творческого пути поэт декларирует добровольный разрыв с прошлым, реализуя общефутуристическую метафорическую модель «жизнь как книга»:

Отказываясь от культурной традиции (может быть, из страха подражания), В. Шершеневич лишает себя возможности творческого переосмысления предшествующих текстов. Собственный культурный багаж воспринимается им как чужеродное враждебное образование. Разум, столь важный, согласно декларациям имажинистов, для понимания и создания поэтического текста, подводит поэта:

    Не ты ли сушишь каждый 
год,
    Что можно молодостью 
вымыть,
    Не ты ли полный шприц 
цитат
    И чисел впрыскиваешь в 
память?

Подобное как бы насильственное приобщение к культурным ценностям прошлого не носит творческого характера.

Отказ от прошлого, закономерно переходит в отказ от будущего. В этом проявляется общефутуристическая тенденция к превращению настоящего в «единственную темпоральную реальность» [Cмирнов, 1977. С. 121]. Однако, в отличие от кубо – футуристов, которые, увеличивали до бесконечности сферу настоящего за счет уничтожения границ между прошлым, настоящим и будущим, В. Шершеневич провозглашал непроницаемость темпоральных границ, искусственно отсекая недоступный ему временной сектор. Стремление преодолеть временной барьер приписывается лирическому оппоненту В. Шершеневича, протестующему против футуристического бунта, и подвергается осмеянию:

Однако и сам поэт не может последовательно применить подобную схему реорганизации временного потока. Временная самоизоляция не приводит к желанному результату. Вопреки заявленной «изначальности» новой истинной поэтической школы – имажинизма, В. Шершеневич ощущает себя последним представителем некой «поэтической династии»:

В. Шершеневичу не удается избежать борьбы старого и нового канона – поэта – предшественника и юного эфеба (если использовать терминологию Х. Блума). Так, поэма В, Шершеневича 20–х годов «Песнь песней» открывается довольно странным посвящением «первому имажинисту» Соломону:

Метафорически уничтожая поэта – предшественника, В. Шершеневич тем самым «ломает» социальный механизм легитимации нового канона:

Эсхатологические представления об окончании литературного процесса, свойственные и футуристам 10 - х годов, особенно характерны для различных манифестов авангардных объединений 20 – х годов прошлого столетия. Тема смерти поэтической школы с легкой руки имажинистов, крикнувших «давайте грянем дружнее: футуризму и футурью - смерть» [Шершеневич, 2000. С. 369], стала основной для многих деклараций, постепенно трансформируясь в тему смерти поэзии. Учитывая политические реалии России 20 – 30 – х годов, можно сказать, что футуристическая метафора обрела буквальный смысл.

Лирический герой В. Шершеневича проигрывает этот «творческий бой за время» [Паперный, 2000. С. 719], не может найти себя на временной оси, не может вписаться в литературный, а значит и в жизненный процесс. Причинной подобной неудачи нам представляется стремление В. Шершеневича сохранить нерушимость разделяющих границ, будь то временной барьер, граница разделяющая разные виды искусства или разные образы в рамках одного стихотворения, что, в конечном итоге, приходит в противоречие с диалогической природой искусства.

1. Смирнов И. Художественный смысл и эволюция поэтических систем. М., 1977.
2. Паперный З. Бой за время// Мир Велимира Хлебникова: Статьи. Исследования. (1918 - 1998). М., 2000. С. 719 – 722.
3. Шершеневич В. Листы имажиниста. Ярославль, 1997.
4. Шершеневич В. Пунктир футуризма // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского дома на 1994 г. Спб.,1998. С. 167 – 174.
5. Шершеневич В. Стихотворения и поэма. Спб., 2000.
6. Манифесты итальянских футуристов / Пер. В. Шершеневич. М., 1914.