© 2005. При использовании данного материала ссылка на сайт обязательна

В. Шершеневич и В. Маяковский: грани диалога

Опубликовано: Проблемы литературного диалога. Саратов: Изд – во Латанова В. П., 2002. С. 122- 127. ISBN 5-94184-039-x

Последние десятилетие XX века ознаменовалось возрождением интереса к русскому авангарду. К широкому читателю возвращаются имена писателей и поэтов, казалось бы бесповоротно «сброшенных с корабля современности». Среди них В. Шершеневич занимает достойное место, хотя в ряду глашатых нового искусства он не был первым.

В. Шершеневича не раз упрекали в подражательности и даже в прямых заимствованиях из самых различных поэтических систем. Источником вдохновения для него было творчество такие разные поэтов как К. Бальмонт, А. Блок, В. Брюсов, И. Северянин, А. Ахматова, О. Мандельштам, Б. Пастернак, С. Есенин и В. Маяковский. Сам В. Шершеневич яростно отвергал возможность поэтического влияния: «…цель стилизации – воссоздание…чужого творчества… Здесь возникает невольное: к чему? Допустим, что лирик обладает настолько эластичной творческой способностью, что ему возможно полное растворение своего «я» в стакане чужого духа. Творчество этого лирика теряет и свою самостоятельность и, следовательно, ценность новизны и оригинальности, т.е. почти единственную ценность Искусства.» [Шершеневич. 1998. С. 169]

Однако поэтическая практика показывает, что именно подобная «эластичная творческая способность» была в высшей степени свойственна самому В. Шершеневичу.

В. Маяковскому принадлежит особая роль в формировании творческого метода В. Шершеневича, так как он оказывал подавляющее влияние на теоретика имажинизма в период наибольшей творческой активности последнего – 1915–1920 гг.

Конечно, одногодки и современники В. Шершеневич и В. Маяковский дышали общим воздухом поэзии 10-20 гг., в котором носились многие формальные открытия, атрибутировать авторство которых сейчас сложно. Хронологически многие перекликающиеся произведения двух поэтов выходили в свет почти одновременно. И все же в диалоге В. Маяковский – В. Шершеневич последний был по преимуществу воспринимающей стороной.

Отношение В. Шершеневича к В. Маяковскому было неоднозначным: от восторженного принятия его лирики в ранней период творчества (характерна попытка В. Шершеневича «поссорить» В. Маяковского с кубофутуристами и переманить его на «свою» сторону, решив тем самым спор «Гилеи» и «Мезонина поэзии» в свою пользу), до полного отрицания лирического таланта В. Маяковского в тот период, когда В. Шершеневич провозгласил победное шествие имажинизма.

Несмотря на явную неприязнь мэтра имажинизма к самуму яркому и талантливому представителю конкурирующей поэтической группы, его произведения демонстрируют, что лирика В. Маяковского всегда присутствовала в активной творческой памяти В. Шершеневича, в том числе в имажинистский период его творчества, хотя именно к этому времени относиться наиболее острая полемика с футуризмом

Было бы несправедливо обвинить В. Шершеневича в слепом подражании, корректнее говорить об особой форме творческого прочтения.

Обращаясь к различным элементам поэтической системы В. Маяковского, В. Шершеневич интерпретирует их с разной глубиной: от механического перенесения отдельных выражений (что и стало причиной для обвинений в плагиате) до полного переосмысления исходного материала.

Влияние В. Маяковского не ограничивается заимствованием отдельных метафор и удачных образов. Используя его поэтический язык, В. Шершеневич заимствует важные мировоззренческие константы, во многом противоречащие собственному мироощущению мэтра имажинизма.

Содержательно сегменты текстов В. Шершеневича, явно восходящие к претексту В. Маяковского, с некоторой степенью приближения можно разделить на две группы: к первой относится описание враждебной, непонимающей, отрицающей поэта среды, ко второй – гиперболической характеристике лирического героя.

Грубый обывательский мир, несовместимый с поэтическим творчеством В. Шершеневич описывает, используя излюбленный прием В. Маяковского («вот вы, мужчина, у вас в усах капуста // где – то недокушенных, недоеденных щей» [Маяковский. Т. 1. С. 50]):

И мне казались смешны и грубы
Поцелуи, что вокруг звучат,
Как же могут сближаться влажные губы,
Говорившие о капусте полчаса назад.
[Шершеневич. 2000. С. 140]

Отрицанию подвергается возможный интерпретатор стихотворения. У В. Маяковского предполагаемый читатель приписывает лирическому герою неприменимые, по мнению поэта, этические определения:

Будет
с кафедры лобастый идиот
что – то молоть о богодьяволе.
[Маяковский. Т. 1. С. 81]

В. Шершеневич переносит проблему глобального непонимания на более низкий уровень – из сферы вечных вопросов добра и зла в сферу борьбы литературных направлений:

А дурни назовут декадентом, пожалуй,
И футуристом – написавший критический том.
[Шершеневич. 2000. С. 89]

Структурно близко в стихотворениях В. Шершеневича и В. Маяковского представлена тема немоты, невозможности высказаться.

В. Маяковский актуализирует мотив невозможности быть адекватно понятым, вина за несостоявшийся акт коммуникации возложена на аудиторию:

Людям страшно – у меня изо рта
Шевелит ногами непрожеванный крик.
[Маяковский. Т. 1. С. 53]

В. Шершеневич снимает вопрос о воспринимающей стороне, сосредоточив внимание на собственной изолированности:

Краску слов из тюбика губ не выдавить
Даже сильным рукам тоски.
[Шершеневич. 2000. С.99].

Все приведенные примеры объединяет мотив отрицания, нарушения связи, непонимания, что, в конечном итоге, приводит лирического субъекта к противостоянию с окружающим миром

Таким образом, мы видим, что В. Шершеневич обращается к творчеству В. Маяковского прежде всего в том случае, когда ему нужно реализовать «отрицательную программу». Подобное прочтение текстов главы футуристов соотноситься с теоретическими воззрениями В. Шершеневича на футуризм как на искусство разрушения, призванного уничтожить единство человеческой личности. По его мнению, имажинизм, пришедший на смену футуризму, должен осуществить новый синтез. Однако, совпадая с В. Маяковским в пафосе отрицания, В. Шершеневич сталкивается с необходимостью частично заимствовать и методы решения глобального конфликта между поэтом и непонимающим его миром.

В поэтическом мире В. Маяковского враждебной среде противопоставлен лирический герой, способный успешно бороться с враждебными проявлениями окружающей действительности. Заимствуя поэтические приемы В. Маяковского, В. Шершеневич, в какой – то степени перенимает и его лирического героя, что приводит к своеобразному раздвоению поэтической личности последнего.

В. Шершеневич пытается бороться с чуждой ему ролью, различными средствами, порой весьма завуалировано, подчеркивая отличие собственной позиции от В. Маяковского:

Не называл Македонским себя или Кесарем,
Но частенько в спальной тиши
Я с повадкой лучшего слесаря
Открывал самый трудный замок души.
[Шершеневич. 2000. С. 99]

Эти строки можно соотнести с автохарактеристикой В. Маяковского:

Идите, сумасшедшие, из России, Польши.
Сегодня я – Наполеон!
Я полководец и больше.
Сравните:
я и – он!
[Маяковский. Т1. С. 58]

Нежелание признаваться в зависимости от В. Маяковского, даже критикуя его поэтическую позицию, иногда приводит к смысловой невнятности:

Другим надо славы, серебряных ложечек,
Другим стоит много слез, –
А мне бы только любви немножечко,
Да десятка два папирос.
[Шершеневич. 2000. С. 101].

Упоминание о «серебряных ложечках», на наш взгляд, необъяснимо вне сопоставления со стихотворением В. Маяковского «Ко всему».

Хорошо –
Я ходил,
Я дарил цветы,
Я ж из ящика не выкрал серебряных ложек.
[Маяковский. Т. 1. С. 75]

Смысловое наполнение подобной отсылки очевидно: лирический герой В. Шершеневича противопоставляет свое жизненное кредо – программу минимум максималистским устремлениям В. Маяковского. Своеобразная цитата в данном случае служит только указанием на В. Маяковского и лишена содержательного наполнения.

Позиция лирического героя В. Маяковского прочитывается В. Шершеневичем весьма прямолинейно – в общефутуристическом ключе самовозвеличивания, который не приемлем для «тихого, как мать» [Шершеневич, 2000. С. 95] лирического субъекта В. Шершеневича. (Подобное поэтическое самоощущение не соответствует истинному положению вещей – и В. Шершеневич, и В. Маяковский не уступали друг другу по части популяризации собственного творчества).

Однако противопоставление возможно только в том случае, если в объектах сравнения есть нечто общее. Исходя из текстов В. Шершеневича, можно сделать вывод, что объединяет столь разные поэтические личности романтическое по сути отношение к конечной цели поэтического творчества – разделяемый и символистами, и футуристами тезис об особой природе поэта – демиурга. Убежденные атеисты В. Шершеневич и В. Маяковский – оба представляют роль поэта в свете религиозного служения. В. Маяковский провозглашает себя тринадцатым апостолом и, в конечном итоге, стремиться присвоить себе функции бога, который, по мнению поэта, неправильно устроил мир. В. Шершеневич менее радикален и претендует на сравнительно скромную роль священника:

Воспевая Россию и народ, исхудавший в скелет,
На лысину заслужил бы лавровые веники,
Но разве заниматься логарифмами бед
Для такого, как я, священника?
[Шершеневич. 2000. С. 151]

Мысль об особой важности личности, наделенной поэтическим даром, В. Шершеневич раскрывает, используя общефутуристический прием передачи внутреннего через внешние проявления, – отсюда гиперболизация лирического героя, неизбежно смыкающая его тексты с произведениями В. Маяковского. Поэзию В. Маяковского отличает единство лирического субъекта, который последовательно гиперболизируется. На контрасте внешней грубости и внутренней нежности строятся многие произведения:

Меня сейчас узнать не могли бы:
жилистая громадина
стонет,
корчится.
Что может хотеться этакой глыбе?
А глыбе многое хочется!
[Маяковский, Т 2. С. 6]

Попытки В. Шершеневича создать аналогичный образ лирического героя грешат непоследовательностью.

Неправда ль смешно: несуразно-громадный,
А слово боится произнести:
Мне бы глыбы ворочать складно,
А хочу одуванчик любви донести…
[Шершеневич, 2000. С. 136]

Более органичен в лирике Шершеневича мотив самоумаления:

Я не любовник, конечно, я поэт, тихий как мать.
Безнадежный, как неврастеник в мягких тисках мигрени!
[Шершеневич, 2000, с. 95]

Подобные полярные несоответствия в образе лирического героя, который призван быть «кондуктором событий» [Шершеневич. 2000. С. 115], то есть, в конечном итоге отвечать за мироустройство, но не обладает для этого соответствующими характеристиками, приводит к раздвоению лирического субъекта:

Вадим Габризлевич вагоновожатый веселий
Между всеми вагонный стык.
А я люблю в одинокой постели.
Словно страус в подушек кусты.
[Шершеневич. 2000. С. 100]

С двойственностью лирического героя тесно связано абвивалентное отношение В. Шершеневича к результатам собственного творчества. Стихотворения могут быть представлены как высшая ценность, причем в экономическом значении этого слова:

Так и я непробудно, не считая потери и
Не копя рубли радости моей
Подводил в лирической бухгалтерии
Баланс моих великолепных дней!,–
[Шершеневич, 2000. С. 94]

подобное представление соотносимо со строками В. Маяковского: «… а я вам открыл столько стихов шкатулок// я – бесценных слов мот и транжир». [Маяковский. Т 1. С. 50]. Однако для В. Шершеневича характерен и противоположный поворот темы: поэтическое творчество представляется как болезнь («Поэты ревели как словно верблюды // от жестокой грыжи сердец». [Шершеневич. 2000. С. 151]) и как враждебная сила, способная причинить вред поэту:

В первый раз я поклялся своими стихами
Себе за тебя отомстить.
[Шершеневич. 2000. С. 150]

Приведенная фраза предполагает двойственное прочтение: стихи как средство мести и стихи как гарантия выполнения клятвы, что так же, на наш взгляд, отражает двойственное отношение В. Шершеневича к поэтическому творчеству.

Отметим, что иногда процесс творчества мыслиться В. Шершеневичем автономно от создающего субъекта, что совершенно не характерно для В. Маяковского. Лирический герой В. Шершеневича порой из полноправного хозяина словесной стихии превращается в субъект действия:

Но крепкие руки моих добрых стихов
За фалды жизни меня хватали…
[Шершеневич. 2000. С. 87].

Иногда поэт прямо называет стихотворения чужими:

И от чистого сердца на зов
Чьих – то чужих стихов
Закричать, словно Бульба: «Остап мой! Я слышу!»
[Шершеневич. 2000. С. 88]

Тема творческой несостоятельности станет ведущей в творчестве В. Шершеневича тридцатых годов, когда он пытаясь избавиться от влияния более сильного поэтического таланта В. Маяковского, отойдет от поэтики авангарда (футуризма и имажинизма) и возвращение к более традиционной линии, ориентированной на символистско–акмеистскую традицию.


  1. Маяковский В. Собр. соч.: В 2 т. М.: Правда, 1987.
  2. Шершеневич В. Пунктир футуризма // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского дома на 1994 г. Спб.,1998.
  3. Шершеневич В. Стихотворения и поэмы. СПб.: Академический проект, 2000.
© 2005. При использовании данного материала ссылка на сайт обязательна


Hosted by uCoz